Сдeлaнo в   Китae: кaк   нeoднoзнaчныe слoвa привoдят к   культурным стeрeoтипaмВ   русскoм языкe вряд   ли ктo-тo   стaнeт избeгaть слoвa «груздь» прoстo пoтoму, чтo oнo нaпoминaeт «грусть», или oткaзывaться oт   слoвa «пoрoг» из-зa   eгo сoзвучнoсти с   «пoрoкoм». Зeркaльнo противоположная ситуация складывается в   Китае, где игра слов завязана на   традициях и   сильно сказывается на   повседневной речи. О   том, каким образом язык способен влиять на   культуру страны и   поведение людей,   рассуждает   преподаватель Университета Калгари, автор книги «Язык в   уме: Введение в   психолингвистику» Джули Седиви. «Теории и   практики» перевели ее 

 колонку для Nautilus.

Ежегодно более миллиарда человек по   всему миру отмечают китайский Новый год и   выписывают изощренные лингвистические пируэты, чтобы привлечь удачу. Это можно считать набором праздничных обычаев, которые напоминают ухаживание. Чтобы приманить успех, люди украшают свои дома вырезками со   счастливыми словами и   фразами. Те, кому надо   стричься, должны обязательно сходить к   парикмахеру до   Нового года, поскольку по-китайски слово «волосы» («фа») звучит так же, как   слово «достаток», и   кому   же захочется от   него избавиться, пусть и   просто подравнивая концы? Праздничное меню часто включает рыбу, поскольку слово «рыба» («ю») звучит так же, как   слово «избыток»; водоросли под названием «фат-чой», потому что на   кантонском таким   же образом звучит «процветай», и   апельсины   — в   некоторых провинциях название этих фруктов совпадает со   словом «удача».

Носители английского языка могут оценить изящный каламбур, а   на   использовании омофонов (слов, которые одинаково звучат, но   имеют разные значения) строятся многие хитроумные рекламы. Но   в   китайском игра слов выходит на   совершенно новый уровень: она погружается глубоко в   культуру, где успех непременно приманивают добрыми словами и   делами, а   беду отгоняют запретом на   произнесение слов с   негативной коннотацией. Числа «четыре» стараются избегать, поскольку это омофон слова «смерть»,   — многим китайцам и   в   голову не   придет купить дом, если в   адресе будет эта цифра. В   визуальном оформлении постоянно встречаются изображения рыб и   летучих мышей, потому что это близнецы слов «избыток» и   «богатство». Выбор подарков ограничен омофоническими табу: например, можно дарить яблоки, потому что они созвучны слову «мир», но   нельзя груши   — они напоминают «развод». На   вопросы о   том, почему определенные предметы или числа считаются счастливыми или несчастливыми, часто можно получить сухое объяснение по   поводу их   «звуковых двойников».

Но   почему омофония так тесно вплетена в   китайские традиции и   символы, а   в   западные   — нет? Неоднозначность присутствует во   всех языках на   уровне, который редко беспокоит носителей. В   1978   году психолингвист Брюс Бриттон рассмотрел английский текст в   миллион слов и   весьма консервативно оценил, что по   крайней мере 32% из   них имеют более одного значения. Он обнаружил, что среди сотни самых употребляемых 93% имеют по   крайней мере два значения, а   у   некоторых их   сразу 30. Лингвист Джефф Пуллум иллюстрирует эту неоднозначность вопросом «Что общего штанга для крепления, должность персонала, клеммы аккумулятора, армейские лагеря, публикации в   блогах, серьги-гвоздики, торговые платформы и   почта имеют с   рекламой на   стендах, бухучетом, выдачей поручительства и   назначением дипломатов?». Возможно, потребуется пара мгновений на   размышления, чтобы понять, что все эти вещи странным образом объединяет слово «post».

Носители английского настроены оптимистично по   отношению к   омофонии, а   подчас они даже беспечны и   не   пытаются уточнить значение слова, если в   контексте оно неочевидно. В   исследовании Виктора Феррейры людей просили описать картинки, на   которых были изображены и   бейсбольная бита («a baseball bat»), и   летучая мышь («a flying bat»), но   они говорили о   любом из   этих изображений, употребляя неоднозначное «the bat»; при   определенных условиях участники эксперимента прибегали к   этой формулировке до   63% времени.

Каллиграф подписывает традиционные новогодние открытки на   уличном рынке. Тайвань, 2014   год © shiyali / iStock

Но   носители китайского гораздо более чувствительны к   многозначности. Психолингвисты Майкл Йип и   Иилинг Йи поделились со   мной своими выводами о   том, что носители китайского, скорее всего, постараются прояснить, какое значение вкладывалось в   слово, даже если это очевидно из   контекста. Например, Йи говорит, что в   Китае можно услышать аналог фразы «Мне нужно обновить ипотечный договор, поэтому у   меня назначена встреча в   банке (a bank)   — в   финансовой организации, а   не   на   берегу реки (a river bank)». Такая настроенность на   многозначность, раз она оказывается общей характеристикой носителей китайского, конечно, сочетается с   важной ролью омофонии в   китайской культуре.

Отношения между   языком, сознанием и   культурой   — это новые горизонты, новые территории, которые ученым по   большей части еще только предстоит изучить. Но   даже сегодня связь между   многозначностью и   удачей в   китайской культуре рождает мучительные вопросы: разные языки заставляют своих носителей по-разному оценивать личные впечатления? Важность некоторых идей   — например, удачи или несчастья   — для культуры народа отражается в   языке?

Пуллум утверждает, что языки не   противодействуют многозначности   — напротив, пишет он: «Языки любят, когда значений много. Они их   страстно желают. Они в   них валяются, как   собака в   свежей травке». Стив Пиантадоси, психолингвист из   Рочестерского университета, согласен с   таким описанием. Он и   его коллеги приводят аргументы в   пользу того, что неоднозначность   — это не   дефект, а   полезное свойство языка. Оно позволяет сформировать обширный словарь, повторно используя некоторые из   наиболее распространенных и   простых звукосочетаний. Без   неоднозначности нам пришлось   бы создавать более длинные слова для разных значений или становиться изобретательнее, чтобы выдумывать новые звуки для речи, и   искуснее, чтобы их   произносить и   различать на   слух. Если все языки любят многозначность, то   китайский просто сгорает от   страсти к   ней. Сравнить уровень многозначности в   языках довольно сложно, потому что даже в   рамках одного языка разные словари по-разному оценивают количество значений одного и   того   же слова. Но   китайская омофония чрезвычайно плодотворна по   любым меркам.

В   английском, как   и   во   многих других языках, наименьшие единицы, которые несут какой-либо смысл (их   называют морфемами), часто состоят из   нескольких слогов   — «hippopotamus» («бегемот»), «president» («президент»), «fastidious» («привередливый»). Но   в   кантонском или мандаринском морфемы почти всегда односложные. Эти слоги не   обязательно являются самостоятельными словами, поскольку большинство слов в   китайском   — это соединение двух и   более морфем, каждая из   которых представляется отдельным иероглифом. Тем не   менее у   каждого слога есть значение, которое слушатель должен понять, чтобы воспринять смысл слова в   целом. Прибавьте к   этому тот факт, что в   китайском используется гораздо более скромный набор гласных и   согласных звуков, чем в   английском, и   вы получите впечатляющее количество значений на   очень небольшой площади фонетической недвижимости.

Поскольку разные значения в   кантонском и   мандаринском обычно выражаются отдельными иероглифами, благодаря орфографии (способу, с   помощью которого язык переносит устные слова в   письменную форму) можно отследить количество различных значений, которые одинаково звучат. Исследователи   Ли Хай Тан и   Чарльз Перфетти выяснили, что если взять китайский текст из   1,8   миллиона иероглифов, то   на   4,5   тысячи из   них приходится всего 420 разных слогов, то   есть каждый иероглиф делит произношение в   среднем с   11 другими. Руководствуясь данными Пиантадоси, даже если мы посмотрим только на   односложные английские слова (они чаще бывают многозначными, чем те, в   которых несколько слогов), среднее число омофонов на   каждое из   них будет чуть меньше единицы.

Удивительно, но   нет никаких причин думать, что китайская многозначность создает проблемы в   общении: эксперименты показывают, что носители китайского, как   и   носители английского, могут отбрасывать нерелевантные значения в   зависимости от   контекста. Также разобраться со   значением слова помогает интонация. Но   из-за   системы китайского письма, в   которой различные значения одного и   того   же слога выражаются разными иероглифами, носителям китайского сложно игнорировать тот факт, что их   окружает океан многозначности.

Многозначность выходит на   первый план, когда становится орфографической головной болью. В   то   время как   многочисленные значения слова «post» никогда вас не   волновали, вы, скорее всего, прилагали определенные усилия для различий между   «their» (их), «they’re» (они есть) и   «there» (там), когда пытались убедиться, что ваше правописание соответствует вашим намерениям. Представьте, что то   же самое нужно делать для любого набора омофонов, который вам встречается, и   вы поймете, как   сложно стать грамотным на   китайском. Неудивительно, что среди китайских детей, которые учатся читать, плохое понимание омофонов чревато проблемами   — вплоть до   дислексии.

Вся эта многозначность напрямую влияет на   восприятие носителями своего языка, потому что при   столкновении с   многозначным словом человек может подсознательно считывать сразу несколько смыслов. Мы знаем об   этом благодаря экспериментам, которые используют технику под названием «семантическая подготовка»: участников просят определить, является   ли предложенное им звукосочетание реальным словом в   контексте других слов. Как   правило, люди быстрее узнают слово, если ему предшествует связанное с   ним по   значению понятие: например, слово «медсестра» узнают быстрее, если оно идет после «доктора», чем после «стола». Когда люди слышат многозначное слово, например «bug» («жук», «ошибка», «прослушка»), даже в   предложении, в   котором отдается явное предпочтение одному из   его значений, они обычно быстрее реагируют и   на   слова, которые связаны с   другими его значениями. Например, после слова «bug» люди быстрее опознают слово «ant» («муравей») или слово «spy» («шпион»), чем совершенно не   связанное по   смыслу понятие, например «sew» («шить»).

Множественные значения задерживаются в   сознании ненадолго   — очень быстро нерелевантные в   данном контексте смыслы подавляются, почти всегда до   того, как   мы успеваем их   осознать. Это позволяет общению протекать гладко даже на   таких одержимых многозначностью языках, как   китайский. Но   исследователи выяснили, что одни слова привлекают больше внимания, чем другие. Среди них   — слова, которые вызывают сильный эмоциональный отклик, особенно если они негативные или запретные.

Эти привлекающие внимание слова особенно тяжело подавить, если по   звучанию они пересекаются с   другими. Я   помню, как   во   времена моего детства в   двуязычном франко-английском регионе на   меня накатывала застенчивость и   я   старалась отвернуться от   некоторых своих одноклассников, когда читала по-французски доклад о   тюленях   — морских млекопитающих, которые на   французском зовутся «le phoque», что созвучно английскому слову («fuck»), которое точно не   стоило произносить в   классе. Для меня «phoque» было невероятно неудобным в   использовании словом, несмотря на   ясность контекста. И   отвращение по   отношению к   некоторым омофонам может быть универсальным; я   заметила, что, хотя несколько не   связанных друг с   другом значений можно найти у   таких слов, как   bit («кусочек», «часть», «сверло», «укусил») или fit («сильный, здоровый», «подходить, годиться», «судороги»), нет никаких значений слова «shit» («дерьмо», «дурь», «срать»), которые не   были   бы ругательством. Даже если существуют слова, которые звучат совсем как   эмоционально окрашенные единицы, они чаще всего заменяются на   синонимы: «rooster» («петух») или «donkey» («осел») используют чаще, чем «cock» («петух», «пенис») или ass («осел», «задница»), когда говорят о   животных на   ферме.

Благодаря активной многозначности в   китайском возможно множество подобных случаев: фонетическое пространство языка переполнено, и   вероятность того, что самое обычное слово будет делить звучание с   более эмоционально окрашенным, намного выше, чем в   английском. Культурное помешательство на   омофонии подогревается компактностью китайского фонетического пространства.

В   свою очередь, культура влияет на   то, какое именно значение даст дополнительный оттенок слову в   целом. Согласно китайским традициям, слова, которые вы произносите, могут привлекать удачу или неудачу   — это особенно ярко проявляется во   время празднования Нового года, когда все разговоры о   смерти, болезнях и   разводе под запретом, а   люди осыпают друг друга пожеланиями крепкого здоровья, успеха и   достатка. Неудивительно, что слова, которые имеют отношение к   удаче или (тем более) к   неудаче, приковывают к   себе внимание, и   носителям китайского сложно их   не   замечать. Хотя пока данная теория не   доказана, она   бы четко объяснила, почему носители китайского избегают некоторых совершенно обычных слов, в   то   время как   чаще употребляют другие, основываясь при   этом исключительно на   их   фонетическом сходстве с   эмоционально окрашенными словами. Возможно, как   предположил мой китайский коллега Вей Цай, людям особенно сложно выбросить из   головы смыслы, связанные со   смертью или несчастьем, во   время новогодних праздников, когда у   всех на   уме   — привлечение удачи.

Многозначность создает уникальную связь между   значением слова и   его использованием. Когда у   одного слова несколько значений, выше вероятность, что все они «пробудятся», изменяя наш взгляд и   на   слово, и   на   его смысл. Если благодаря неоднозначности культурные ассоциации заставляют человека избегать определенных слов просто потому, что они звучат как   «плохие» слова   — как   делают носители английского, когда используют «rooster» вместо «cock»,   — возможно, они могут оставить и   более значительный след в   лексиконе. Может   ли быть так, что культурные ассоциации, которые формируют лингвистическое поведение человека, в   итоге вплетутся в   целый язык?

Я   спросила исследователей Теда Гибсона и   Стива Пиантадоси, которые предполагают, что языки используют многозначность для извлечения пользы, есть   ли какая-то   статистика, которая доказывала бы, что языки отторгают многозначность в   случае слов с   негативной эмоциональной окраской (или привлекают многозначность к   позитивно окрашенным словам). Но   таких доказательств нет   — по   крайней мере, на   данный момент. Однако оба ученых согласны с   тем, что эта версия правдоподобна и   ее стоит изучить. Чтобы ее протестировать, психолингвистам нужно будет установить, что эмоционально тревожащие слова   — например, «shit»(«дерьмо») или «rape»(«изнасилование»)   — имеют меньше омофонов, чем можно было   бы ожидать, учитывая такие факторы, как   количество слогов и   то, как   часто используются составляющие их   звуки. И   возможно, слова, которые вызывают сильные положительные эмоции   — такие как   «rich» («богатый», «яркий», «насыщенный) или «free»(«свободный», «бесплатный», «добровольный»)   — имеют больше значений, чем должны   бы.

Если доказательства в   конце концов будут найдены, то   появится новый взгляд на   то, как   языки могут формироваться под влиянием культурных ценностей. В   таком случае мы сможем воспринимать китайский язык как   отражение традиций по   привлечению удачи, где одних омофонов избегают из-за   случайно возникших ассоциаций с   несчастьем, в   то   время как   другие используют чаще из-за   их   необоснованных связей с   удачей и   процветанием. Китайский язык с   его избыточной многозначностью мог   бы стать плодородной почвой для проверки этой гипотезы.

Нас бесконечно увлекает взаимодействие между   языком и   культурой: как   культура может нести свои ценности и   взгляд на   мир через   язык и   как   язык может, в   свою очередь, формировать точку зрения носителей. Но   значительное число разговоров о   связи между   языком и   культурой крутится вокруг очень ограниченного количества вопросов. Например: что говорит нам о   японцах тот факт, что у   них есть отдельное слово («ijirashii»), чтобы описать отношение к   человеку, который с   честью преодолевает трудности? У   носителей языков, в   которых синий и   зеленый цвет обозначается одним словом, проблемы в   различении этих цветов? Эти вопросы фокусируются на   том, как   языки используют слова для фиксации реальности и   как   слова, которые мы наследуем как   носители, могут, в   свою очередь, формировать наш взгляд на   реальность.

Но   китайский намекает на   более сложные связи между   языком и   культурой. Возможно, языки, которые втискивают множество значений в   маленькое фонетическое пространство, обогащают опыт своих носителей в   области многозначности, повышая культурную важность языковой игры и   каламбуров; возможно, культурные ассоциации придают эмоциональный оттенок отдельным случаям многозначности, меняя принципы использования языка его носителями   — и, может быть, в   конце концов лексический пейзаж языков в   целом.

Могут   ли удача и   омофоны открыть маленькую дверь в   эти неизведанные земли? Если да, то   для меня как   психолингвиста это будет невероятным везением.

Источник