Стрaнa oтмeчaeт 75 гoдoвщину нaчaлa Вeликoй Oтeчeствeннoй вoйны пaдeния. «22 июня рoвнo в 4 утрa вoйскa гитлeрoвскoй Гeрмaнии вeрoлoмнo, бeз oбъявлeния вoйны, aтaкoвaли грaницы Сoвeтскoгo сoюзa…» — эти стрoки из Сooбщeния Инфoрмбюрo кaждый из нaс знaeт и пoмнит с дeтствa. Мoжнo дoлгo спoрить o тoм, нaскoлькo нaпaдeниe Гeрмaнии дeйствитeльнo былo для сoвeтскoгo рукoвoдствa нeoжидaнным и «вeрoлoмным», другoй вoпрoс – кaк вoсприняли вoйну обычные граждане? Что думали военачальники? Осознавали ли они, что в июне 41 года началась самая страшная в истории человечества война?

———————-<cut>———————-

Из воспоминаний маршала Г. К. Жукова:

«С. К. Тимошенко в моем присутствии позвонил И. В. Сталину и просил разрешения дать указание о приведении войск приграничных округов в боевую готовность и развертывании первых эшелонов по планам прикрытия. "Подумаем",— ответил Сталин. На другой день мы были у И. В. Сталина и доложили ему о тревожных настроениях и необходимости приведения войск в полную боевую готовность. "Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы это оба или нет?!" Затем И. В. Сталин все же спросил: "Сколько дивизий у нас расположено в Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском военных округах?" Мы доложили, что всего в составе четырех западных приграничных военных округов к 1 июля будет 149 дивизий и отдельная стрелковая бригада… "Ну вот, разве этого мало? Немцы, по нашим данным, не имеют такого количества войск",— сказал И. В. Сталин. Я доложил, что по разведывательным сведениям, немецкие дивизии укомплектованы и вооружены по штатам военного времени. В составе их дивизий от 14 до 16 тысяч человек. Наши же дивизии даже 8-тысячного состава практически в два раза слабее немецких. И. В. Сталин заметил: "Не во всем можно верить разведке…" Во время нашего разговора с И. В. Сталиным в кабинет вошел его секретарь А. Н. Поскребышев и доложил, что звонит Н. С. Хрущев из Киева. И. В. Сталин взял трубку. Из ответов мы поняли, что разговор шел о сельском хозяйстве. "Хорошо",— улыбаясь, сказал И. В Сталин. Видимо, Н. С. Хрущев в радужных красках докладывал о хороших перспективах на урожай… Ушли мы из Кремля с тяжелым чувством».

* * *

Из воспоминаний Л. М. Сандалова, начальника штаба 4-й армии, Брест:

«В ночь на 14 июня я поднимал по боевой тревоге 6-ю стрелковую дивизию… В те тревожные дни некоторые командиры, а также местные партийные и советские работники стали отправлять свои семьи в глубь страны. Однако Военный совет армии осудил это и неофициально запретил командному составу самостийную эвакуацию семей, так как она могла вызвать нежелательную реакцию в войсках и среди населения… Тревожное настроение, достигшее особой остроты к середине месяца, как-то было приглушено известным Заявлением ТАСС, опубликованным в газете "Правда" 15 июня. В этом документе опровергались сообщения иностранной печати о якобы возникших между Советским Союзом и Германией разногласиях. Заявление ТАСС расценивало слухи о сосредоточении на границе немецких и наших войск как неуклюжую пропаганду, состряпанную враждебными СССР и Германии силами..».

* * *

Из воспоминаний Д. В. Павлова, наркома торговли РСФСР:

"На четвертый день после начала войны у заместителя Председателя Совнаркома СССР Н. А. Булганина в Кремле состоялось совещание… Обсуждался вопрос о порядке перехода на нормированное снабжение. Имевшиеся запасы продовольствия не могли обеспечить свободную продажу на длительный срок, а нехватка продуктов при открытой торговле неизбежно привела бы к спекуляции, очередям, падению дисциплины на производстве. Для предотвращения такой опасности и создания устойчивого снабжения армии и населения правительство решило без промедления ввести карточки. Хотя в распределительной системе и таилось немало отрицательных сторон, но переход от свободной торговли к рационированию был единственно приемлемым решением. Эта мера означала крутой поворот в экономической жизни страны… Перед закрытием совещания Булганину принесли сводку о положении на фронтах. Он тут же прочитал ее, подошел к карте, висевшей на стене, посмотрел, покачал головой и, обернувшись к нам, сказал: "Немцы подошли к Минску. Город объят пламенем. От бомб погибло много жителей".

* * *

Из дневника академика В. И. Вернадского:

"12 июня 1941 г. Несколько дней не писал. Читал Неедлого, Lenin. Много для меня интересного. Пережил опять времена моей молодости и студенческие годы… Многое рисуется теперь иначе, чем тогда. Это и понятно — пришлось пережить целый исторический перелом… Переживаем вторую бойню, последствия которой должны быть еще больше. Из первой мировой бойни создалось полицейское, как и прежнее, государство, но власть находится в новых руках и основное стремление — социализм без свободы личности, без свободы мысли… Совершенно иначе будет оценена творческая деятельность В. И. Ульянова-Ленина. Многое было бы иначе, если бы его жизнь не была насильственно прервана. Или и без этого неизлечимая болезнь? И. П. Павлов относился к нему иначе, считая, что это патологический тип больного "преступника". 1924 год — еще не сложивший советского государства. 17 лет после его смерти не дали развития многому, что он мог бы дать…

19 июня. Интересно, сколько правды в том, как объясняет нам наш ТАСС о Германии… Говорят, что Германии был представлен ультиматум в 40 часов вывести ее войска из Финляндии — на севере у наших границ. Немцы согласились, но просили об отсрочке — 70 часов, что было и дано.

22 июня. По-видимому, действительно произошло улучшение, вернее, временное успокоение с Германией… Грабарь рассказывал, что он видел одного из генералов, которого сейчас и в партийной, и в бюрократической среде осведомляют о политическом положении, который говорил ему, что на несколько месяцев опасность столкновения с Германией отпала…

23 июня. Только в понедельник выяснилось несколько положение. Ясно, что опять, как с Финляндией, власть прозевала… Бездарный ТАСС со своей информацией сообщает чепуху и совершенно не удовлетворяет. Еще никогда это не было так ярко, как теперь".

Советские граждане слушают объявление о нападении Германии.

* * *

Из дневника профессора Л. И. Тимофеева:

"25 июня 1941 года. …Война, по-моему, встречена хорошо: серьезно, спокойно, организованно. Конечно, покупают продукты, стоят очереди у сберкасс, которые выдают по двести рублей в месяц, но в общем все идет нормально. О войне узнали некоторые москвичи раньше: в 2 часа ночи некоторые слышали немецкое радио и речь Гитлера о войне. Они успели взять вклады в кассе… В ночь на 24-е в 3.15 проснулся от воя сирен и стрельбы зениток — конечно, отдаленных. Оделся, поднял семейство. Вскоре все затихло. Наутро говорили, что было три самолета-разведчика…

19 июля. Вчера был в Москве. На обратном пути были застигнуты тревогой (это пятая), остановили машину, спустились в бомбоубежище какого-то дома, на Сретенке. Вообще все шло хорошо, спокойно и организованно. Через 40 минут дали отбой. Москва все больше напоминает прифронтовой город: везде грузовики с боеприпасами, пушками и прочее, замаскированные ветками, за городом — позиции зениток, на бульварах — аэростаты заграждения. Говорят, бои идут близ Смоленска. Очевидно, вторая волна началась около недели назад. Сводки очень лаконичны, радио второй день молчит: должно быть, перевозится куда-нибудь. На худой случай решил ехать в Гороховец. Бензина есть много (дают). Началась плохая погода.

23 июля. Начали бомбить Москву… В Москве народ настроен тревожно. Говорят главным образом об эвакуации. Стоят очереди… Продовольственные нормы неплохи: 800 (рабоч.) и 600 гр. (служащ.) хлеба в день. 1200 гр. мяса на месяц и т. д. Кроме того, продукты продаются свободно, но по удвоенным ценам. В Москве раскрашивают площади, маскируя их, и т. п. Говорят, Ленинградское шоссе застроено домиками и машины ездят не прямо, а между ними…"

* * *

Из дневника школьника Георгия Эфрона (Москва):

"8 июня. Сегодня разразилась война на новом фронте. С раннего утра войска генерала де Голля при поддержке английских императорских сил вступили в Сирию в районе Джебель Друз. Это случилось вовремя: еще чуть-чуть, и немцы бы заняли всю страну. Генерал Денц, начальник войск, верных Виши, дал приказ сопротивляться силам союзников и организовать защиту территории. Французы бьются против французов! Вот куда их загнала капиталистическая система и подлость их начальников. В сирийской истории мои симпатии на стороне де Голля. (…) Говорят, что Гитлеру предложили мир в обмен на его уход в отставку и разделение Германии. Гитлер якобы согласился на отставку, но не на разделение Германии…

11 июня. Когда же наступит война за СССР? А вдруг немцы помирятся с англичанами, чтобы выступить против нас? Все может случиться, и, по существу, это не так невероятно. Во всяком случае, СССР зверски вооружается, явно чтобы воевать и защищаться…

25 июня. …Вся Москва вчера гудела о том, что Красные Войска взяли Варшаву и Кенигсберг,— но это, вероятно, только слухи. Во всяком случае, немчура получает по носу…

27 июня. Вчера дежурил во дворе нашего дома 6 часов: с 6 вечера до полуночи. Я следил за тем, чтобы все огни были тщательно замаскированы, и в случае воздушной тревоги должен был предупредить всех жителей того подъезда, где я дежурил… Тот же день. Ну вот. Опять дежурство, на этот раз с 6 до 9 утра. Довольно хреново, но ничего не поделаешь, это надо. Когда я возвращался к себе, какая-то шайка дураков мне плюнула в лицо через дверь лифта. В глубине фактически мне наплевать, но для меня это символично…

29 июня. Сегодня я сдал наш приемник на почту — все приемники надо сдавать государству, которое будет их хранить в течение всей войны. Но я держу пари, что потеряю квитанцию, и мы его больше не увидим".

На митинге в Москве.

* * *

Из дневника геолога Н. С. Файнштейна (Москва):

"3 июля 1941 года. В райвоенкомате разговор был короткий: "Пойдете воевать сегодня?" И мы пошли…

4 июля 1941 года. Ноги горят от сапог, теплых портянок и с непривычки. Сразу же натер левую ногу. Невольно вспомнил свои удобные ортопедические туфли. Команда строиться: "Справа, по два, в столовую!" Сели по 10 человек за стол. Дали свежие щи, треску с картошкой, чай с сахаром. После обеда смотрели фильм "Если завтра война". Картина разгрома вражеской армии. Победный фильм. Лихая атака кавалерии. Азарт заражает и сугубо мирных людей. Миуткин, инженер-электрик из Гипроцемента, заметил: "Только бы сапоги дали другие, в наших так не побежишь с пулеметом вперед!"…

5 июля 1941 года. После ужина была политинформация и концерт. Клавдия Шульженко спела несколько песенок. "Тачанка" и "До скорого свидания!" вызвали бурю аплодисментов. Сказывается общее настроение. Правда, еще слышатся разговоры о том, что "я, такой-то специалист, и вдруг — пехотинец!". Но таких разговоров все меньше".

* * *

Из дневника писателя Всеволода Иванова (Москва):

27 июня. Всюду шьют мешки, делают газоубежища. Появились на заборах цветные плакаты: никто не срывает. Вечером — Войтинская звонит, говорит, что я для "Известий" — мобилизован. А я говорю: ""Красная звезда" как же?" Она растерялась. Очень странная мобилизация в два места. В промежутке между работой стараюсь не думать, занимаюсь всяческой ерундой — читаю халтурную беллетристику, письма…

8 июля. …Вся Москва, по-моему, помимо работы занята тем, что вывозит детей. Пожалуй, это самое убедительное доказательство будущей победы — гениальные муравьи всегда, первым долгом уносят личинки.— Закрасили голубым звезды Кремля, из Василия Блаженного в подвалы уносят иконы…

9 июля. В Союзе писателей все говорят о детях; пришли два писателя — хлопочут об огнетушителях для своих библиотек. Досидел до двух, а затем с Лебедевым-Кумачом, Кирпотиным и Барто поехали в Моссовет к лысому Майорову, хлопотать об отправке детей. Встретил там Бадигина, Героя Советского Союза, он уезжает на фронт, на Балтику. Стоял он в широком коричневом костюме, ждал Майорова и нервно грыз спичку. Барто хлопотала о себе — ей очень хочется в Свердловск, т. к. Казань ей кажется слишком близко…

10 июля. В "Известиях" встретил Якуба Коласа. Он рассказывал, как выбирался из горящего Минска с женой и детьми; остановился среди машин, все его приветствовали и сказали, что не покинут, а когда он проснулся — вокруг никого не было, он остался один…

11 июля. Писать не мог, хотя и пытался. Жара удушливая, асфальт мягкий, словно ковер, по нему маршируют запасные, слышны звуки команды и стук по железу — в Третьяковке упаковывают машины.

12 июля. Приходили из "Малого"; они, для поднятия настроения, играют два раза в неделю. Это хорошо… На улице заговорило радио и уменьшилась маршировка. По-прежнему жара. Летают хлопья сгоревшей бумаги — в доме есть горячая вода, т. к., чтобы освободить подвалы для убежищ, жгут архивы. Продовольствия меньше — закупают на дорогу детям и семьям; трамваи полны людей с чемоданами; по улицам ребята с рюкзаками и узелками. Детей стало заметно меньше, а женщин больше. Исчезли люди в шляпах, да и женщины, хотя носят лучшие платья, тоже ходят без шляп. Уже стали поступать жалобы на то, что детишкам, выселенным в районы, живется неважно; да это и понятно — попробуй обслужи их".

Слушают выступление Молотова.

* * *

Из дневника Л. Осиповой (Ленинградская область):

"28 июня. Самое поразительное в жизни населения — это ненормальное молчание о войне. Если же кому-нибудь и приходится о ней заговаривать, то все стараются отделаться неопределенными междометиями.

30 июня. Слухи самые невероятные. Началась волна арестов, которые всегда сопровождают крупные и мелкие события нашего существования. Масса людей уже исчезла. Арестованы все "немцы" и все прочие "иностранцы". Дикая шпиономания. Население с упоением ловит милиционеров, потому что кто-то пустил удачный слух, что немецкие парашютисты переодеты в форму милиционеров. Оно, конечно, не всегда уверено в том, что милиционер, которого оно поймало, немецкий парашютист, но не без удовольствия наминает ему бока. Все-таки какое-то публичное выражение гражданских чувств. По слухам, наша армия позорно отступает.

* * *

Из дневника академика С. И. Вавилова (Ленинград):

"18 июля. Ощущение закапывания живым в могилу. Разор, разборка института, отъезд в казанские леса неизвестно на что, бросание квартиры с книгами…

20 июля. Ощущение совершенно разорванной жизни. В институте заколоченные ящики, которые отправят на вокзал. Впереди страшные перспективы — казанских лесов. Чувство горечи, беспомощность, бесперспективность и разорвавшиеся связи. Сегодня воскресенье — четвертое после гитлеровского 22-го. По инерции побрел на Литейный. Попал в "тревогу", которая длилась 1,5 часа".

* * *

Из воспоминаний Михаила Хорева, командира роты 360-й полка резерва Верховного командования:

"Для нас война началась уже 22 июня, мы тогда находились в лагерях, в 70 километрах от нашей границы, но о войне мы услышали только в 12 часов, когда по радио выступил Молотов, потому что немецкие диверсанты сумели нарушить нашу связь со штабом округа.

В лагере я был на должности заместителя командира батареи и вот 22 июня меня, после завтрака, вызывает командир батареи и дает мне указание провести соревнования по кроссу между взводами. Мы побежали три с половиной километра до озера. Добежали до финиша и получили команду: срочно вернуться. В 12.00 все собрались в полевом клубе и вот только тогда узнали о начале войны.

Собрали митинг, на котором выступали наши офицеры, солдаты. Надо сказать, в то время доктрина была выражена еще Ворошиловым – малой кровью на территории противника, в таком вот ключе и выступали. Наш замполит закончил свое выступление призывом: «Да здравствует берлинское пиво!!!» Я никогда этого не забуду.

После митинга командир нашего полка, очень солидный полковник, таким зычным голос: «А теперь слушай мою команду – боевая тревога! Всем выйти в запасные районы сосредоточения».

К 14 часам боевые подразделения нашего полка, в том числе моя батарея, входившая в 1-й дивизион, которым командовал Герой Советского Союза капитан Большаков, вышли в запасные районы сосредоточения. А там кругом лес был, мы только вышли, начали маскировку и вдруг видим – над нами пролетели немецкие самолеты и начали бомбить наш лагерь, а там еще тыловики находились, они не успели выйти. Мы только и видели, как наши палатки поднимаются и летят в воздух!

С началом темноты мы пошли вперед, а утром 24 июня развернулись на позициях и открыли огонь.

В течение целого месяца мы сдерживали противника, правда, отступая с рубежа на рубеж, а в середине июля немцам удалось окружить наш корпус. Тогда тяжелый бой был, мне пришлось даже перейти на наблюдательный пункт, командир батареи был тяжело ранен, и там осталось два неопытных офицера, но когда нас окружили, командир дивизиона приказал мне и командиру третьей батареи вернуться к огневикам, там основная масса людей и боевой части, а я, говорит, возглавлю взводы управления.

Я направился на огневые позиции, а немцы в это время как раз их бомбили, в результате, когда я прибыл, все были в траншеях, укрытые и потерь практически не понесли, только один младший лейтенант, командир второго взвода, с группой решил уйти из-под бомбежки, и вроде того, как самостоятельно выйти из окружения.

Когда бомбежка прекратилась, я скомандовал: «По машинам!», чтобы ехать вперед, мы готовились к прорыву из окружения. (…) Мы решили обходным маршрутом, по лесным дорогам выйти к своим. Так и поехали. По пути встретили медсанбат, четыре машины, там легкораненых был целый взвод, а у меня у трактора прицеп был, и я их посадил в свой прицеп.

Остановились, когда у меня закончилась карта. У нас в колонне старший лейтенант-танкист был, мы к нему подошли, а он и говорит: «Лейтенант, у вас карта есть?» «Есть. Но она закончилась». И у него закончилась. Решили, раз дорога идет на восток, то и нам туда.

Я замыкающим был и вот, только я подошел к своему трактору, как по нам немцы открыли интенсивный огонь, мы в засаду попали, правда не понятно, почему они не стреляли, когда все командиры собрались на совещание. Мои легкораненые, под прикрытием бронемашин, побежали вперед, а я остался с разведчиками и трактористом. Смотрю, справа и слева к нам бегут немцы, некоторые мои солдаты уже подняли руки, немцы их шуруют, а у меня даже мысли не было сдаться в плен, я даже не представлял, что это такое. Я приказал разведчику: «Гранаты к бою!», и он по левой группе нанес удар, а я по правой. Немцы залегли и мы решили бежать. За мной два немца погнались, они по портупее поняли, что я командир и хотели меня захватить, но я физически крепким был, и сумел обмануть их своими маневрами. Затаился, они пробежали мимо, а тут уже темнота наступила.

На другой день я вышел к широкому оврагу, который шел на восток и решил, что по нему наши выходили. Пошел через него и через какое-то время меня остановили: «Стой, кто идет?!» Я представился. Оказалось это остатки батальона прикрытия Ковалева. И мой разведчик был там, он решил отвлечь на себя немцев, но они побежали за мной, а разведчик вышел на эти остатки. И вот с этим батальоном, 60 человек, прошлись рейдом по тылам врага, нападая на отдельные гарнизоны. Один раз мы захватили батарею, которая занималась огневой подготовкой. Смотрим, на опушке леса 4 орудия, и решили внезапно напасть на них из леса. Большинство перебили, ну, некоторые убежали. А в батальоне, кроме меня, еще артиллеристы были, и я использовал все имеющиеся у меня снаряды по большому населенному пункту. Стреляли до тех пор, пока из этого населенного пункта в нашу сторону пошла колонна бронемашин, тогда мы решили ретироваться. Мы взорвали эти орудия и начали отступать. Немцы нас преследовали, по-моему, дня полтора, а потом мы от них оторвались".

* * *

Из воспоминаний Михаила Городецкого (Киев):

"22 июня 1941 года я работал в ночной смене в токарном цеху. Где-то в полпятого утра раздался взрыв, в цеху разбило стекла. А цех высокий, окна большущие – там и так дуло со всех сторон, а тут прямо ветер гуляет. Я не понял, в чем дело. Остановил станок, пошел во двор, посмотрел – а там убитые лежат. Я спрашиваю: «Что случилось?» А люди все были на улице: «Война началась!» Вот эта первая бомба попала в инструментальный цех.

26 июня на заводе было комсомольское собрание, а я был комсомолец. И набирали добровольцев на фронт. Наш комсомольский вожак задал вопрос: «Кто пойдет добровольцем?» Я первый руку поднял, что я пойду. Мне сразу дали расчет и направили в военкомат. Пошел в военкомат, оттуда меня направили на стадион «Динамо». Там копали окопы, делали траншеи, учили стрелять из винтовки, бросать гранаты. Каждый день поступали люди, и каждый день кого-то забирали на фронт. Брали на фронт уже пожилых людей, из них формировали стрелковые роты.

Я там был недолго, потому что уже знал и винтовку, и автомат. А почему знал? До войны я ходил в кинотеатр на площади Артема, там висела винтовка, и на стене было такое задание – «отгадай части винтовки». Я читал эти задания, любил это дело, хорошо знал и винтовку, и пулемет. Через четыре дня послали меня на реку Ирпень, там был мост. Село Екатериновка – это была последняя прифронтовая точка, дальше никто не мог пройти, только по пропускам. Рядом были бетонные доты, кусок такого дота с амбразурой и сейчас там стоит. Внутрь не пускали, я возле этого дота приспособился. Капитан сказал мне: «Ты будешь пулеметчиком, первым номером, только иди, выкопай себе траншею». Я пошел копать себе траншею, выкопал. Там еще несколько человек организовали, дали мне второго номера. Но не успели мы и одного раза стрельнуть, как нас сняли с фронта, как несовершеннолетних. Немец в это время уже был в Пуще-Водице. Мы шли пешими на Киев, без оружия. Пришли в Киев, пошли на Печерск, чтобы взять винтовки, но там было закрыто, везде замки висели. Это за несколько суток до прихода немцев! Закрыли склады, а там винтовок полно было! И боеприпасы были, и все остальное – все было закрыто! Мы хотели сбить замок, к нам из склада вышел какой-то человек: «Вы не имеете права! Вас за это судить будут!» Не дали нам ни винтовок, ни патронов.

Потом мы расположились на Оболони, тогда эта местность называлась Наталка. Там домов не было, а был пустырь. Пришли туда, нам сказали: «Отдыхайте». Наутро всех подняли в шесть часов, дали обмундирование. Дали нашему старшему справку о том, что он сержант, командир пулеметного отделения. Стали раздавать нам пулеметы, винтовки. Но не всем – не хватало вооружения. Мне какой-то командир сказал: «Подожди, ты получишь пулемет». Но ни пулемета, ни винтовки так и не дали.

Пошли на Днепр, на Цепной мост, но через него уже пройти не могли, он был взорван. Нас повели на Подол, на железнодорожный мост имени Петровского, мы через него ночью перешли.

В Киеве один сержант дал мне винтовку СВТ, на десять патронов. Ой, что Вам про нее сказать? Она плохо стреляла, такая ненадежная была. Я даже снял нижнюю рубашку, разобрал ее, все почистил, закрыл ее. Стали стрелять, а она у меня не стреляет. Очень неудачная была, ее потом сняли с вооружения.

А сержант, который дал мне винтовку, говорит: «Я дальше не пойду, мне надо оставаться». Многие члены партии оставались в подполье, и он ушел с ними. А киевская милиция сначала с нами пошла. Прошли мы совсем немного, и тут милиционеры стали свои документы закапывать, снимать форму и убегать по домам. Предатели были кругом. Если бы не предательства, может быть, и победа была бы за нами раньше. Боже мой, а сколько призывников убегало домой! Поймают дезертира – расстреляют. А потом даже перестали их расстреливать. Кто рядом жил, тот и убегал.

* * *

Из воспоминаний Николая Осинцева, начальник штаба дивизиона 188-го зенитно-артиллерийского полка РККА:

"Война, конечно, не стала для нас полной неожиданностью. Ведь мы все время, пока до этого времени служили, находились в полубоевой такой готовности. Но какая была обстановка в целом перед войной? Летом 1941 года, в ее самом начале, мы стояли на огневых позициях вокруг Минска и частично выезжали на полигон для стрельбы. Бывает, съездим, стрельбы проведем, потом приедем в Минск и там опять на позиции становимся. Так что в казармах в то время мы почти и не жили: так все время крутились. К тому времени, это было в мае 1941 года, наш 188-й зенитно-артиллерийский полк, в котором я был, считался такой солидной частью. Ведь он состоял из пяти дивизионов, а это — шестьдесят штук орудийного состава. Орудия, как я уж сказал, первоначально были 37-ми и 76-ти миллиметровые. Но потом, уже перед самой войной, мы стали получать новые орудия — 85-миллиметровые. Кроме того, каждая батарея, имевшая уже своих четыре орудия, стала тогда получать еще дополнительно по четыре орудия. Между тем транспорта для передвижения материальной части не хватало даже на то, чтобы переправить в нужное место основную ее часть. Мы ее должны были получить только в случае мобилизации.

20-го числа, а не 22-го, всех нас, кто оставался в городке, подняли по боевой тревоге. Мы заняли тогда боевые позиции вокруг Минска. А 22-го числа в 4 часа дня утра услышали звуки: бум-бум-бум-бум. Оказалось, что это немецкая авиация неожиданно налетела на наши аэродромы. Наши самолеты эти свои аэродромы не успели даже сменить и оставались все на своих местах. Их почти всех уничтожили. Насколько мне известно, в первый день войны в приграничной полосе было уничтожено что-то около 200 наших самолетов. Почему мы их не смогли спасти? Потому что, как говориться, на это не было дано соответствующей команды. Аэродромы-то, конечно, были подготовлены для этого. Но так как команды не было, ни один из самолетов не перелетел: остались все на своих местах. Так их там и накрыли поэтому. В то время во всех приграничных округах Советского Союза сложилось такое положение, что никто сверху, ни правительство, ни министр обороны, не давали команды развернуться, выдвинуться на передовые позиции и что-то против немцев решительное предпринять.

Ну а дальше-то что было? Помню, с 23-го числа группа немецких самолетов по три, по шесть и по девять штук стали наносить удар по огневым позициям вокруг Минска, которые мы как раз в то время занимали. Мы, конечно, понесли в то время большие потери. Немцы побили у нас и орудия, и машины, и боеприпасы, и все остальное. Но мы все же кое-как привели себя в порядок после этого.

Кстати говоря, что мне запомнилось в первые дни войны, так это то, что 23-го числа у нас в Минске не вокзале поймали двух немецких шпионов, которые к нам были заброшены. До этого, пока перед нападением мы служили на границе, у нас и провокаций-то никаких не было. А тут, значит, шпионов нашли. Они были все одеты в нашу форму, и все, понимаете ли, полковниками нарядились. И как только одного этого полковника взяли, так по эмблемам на петлицах на чистую воду его и вывели. Так-то у него все обычно было. Ну полковник — и полковник. Нашивки были — те. А вот эмблемы артиллерийские оказались неправильными. Сразу определили, что форма не совсем та. По ней его и задержали. Он оказался шпионом. Выяснилось, что ночью их выбросили к нам на самолете, и они, значит, за нами шпионили. Ну а что они делали? Они поступали следующим образом. Вот, скажем, если немецкий самолет подходит к какому-то объекту, они пускают ракетницу, тем самым его освещая. То есть, они освещали тот объект, который немцы собирались бомбить. Вот таких шпионов много было в то время.

24-го числа где-то часиков в 11 мы смотрим и видим следующее: идет армада самолетов противника. Оказалось, это на большой высоте шли 42 немецких бомбардировщика, которые возвращались с бомбардировки Минска. Они шли туда с запада, бросили на город, значит, бомбы, и возвращались. Надо отметить, Минск в то время был деревянным городом, и поскольку немцы сбросили на него много зажигательных бомб, он, конечно, весь пылал в огне. Там, где проходили трамвайные линии, в городе уже все поднялось, как говориться. Короче говоря, проехать через Минск сделалось уже невозможным. И мы все, значит, на окраинах вокруг Минска стояли. Так как у нас был малый калибр, мы не могли стрелять по авиации противника, — самолеты были вне зоны нашего действия. А тот полк, в котором я служил раньше, стрелял как раз по этим самолетам. Все наши же действия против самолетов не приносили нам никаких результатов: ни одного самолета за это короткое время мы не сбили. Самолеты, бывает, отбомбятся, проходят, потом разворачиваются дальше и уходят обратно, а мы ничего им сделать не можем".

* * *

Из дневника ополченца П. П. Пшеничного (Москва):

"6 июля. Живу на казарменном положении в здании средней школы по Машкову переулку. Прибыли командиры — выпускники средних военных училищ, все молодежь 20-23 лет. Здесь много сослуживцев — работников Наркомфина СССР, а также бывших работников других предприятий и учреждений района. Началась боевая подготовка — изучение уставов и наставлений. Затем откуда-то была извлечена старая винтовка системы "лебель", по которой ополченцы начали изучать материальную часть оружия. Период между 6-12 июля является организационным. Обнаружилось при этом много непродуманного, хаотичного, непонятного.

12 июля. В 17.00 последовала команда построить роты с вещами, при этом приказали быть налегке, не брать с собой много вещей. Потом из-за этой глупой команды мы начали страдать от холодных ночей, так как не взяли с собой пальто, шинели, плащи; страдали от грязи, так как не имели смены белья.

14 июля. Не доезжая Вязьмы, свернули с шоссе в ближайший кустарник, замаскировали автомашины… Чувствуется, что командование либо не знает твердо своего маршрута, либо заблудилось. Наконец наше движение началось опять на юго-запад, то есть в обратном направлении…

15 июля. Едем по Смоленской области, по населенным пунктам реки Днепр. Ночью разгрузились, устроили шалаши. Ночью же выстроили 150 человек ополченцев, и выяснилось, что только 30 человек умеют стрелять из винтовки…

16 июля. Начались земляные работы широкого масштаба по восточному берегу Днепра. Люди из наркоматов и канцелярий, не привыкшие к физическому труду, начали болеть, но постепенно втянулись в рытье противотанковых рвов и траншей. Наблюдаем бесконечное движение людского потока на восток с имуществом и детьми на возах, а по обочинам дорог плетется измученный и голодный скот из смоленских колхозов".

* * *