Нa прoшлoй нeдeлe «пoстпрaвдa» стaлa слoвoм гoдa сoглaснo Oксфoрдскoму слoвaрю. Нa примeрe выбoрoв в СШA и рoли медиа показываем, в чем здесь проблема.

Не   так давно на   Би-би-си вышел новый фильм одного из   ведущих британских мастеров политической документалистики Адама Кертиса «Гипернормальность», в   котором он   в   течение трех часов диагностировал современность. Термин «гипернормализация» Кертис позаимствовал у   американского антрополога   Алексея Юрчака, которым тот описывал позднесоветскую реальность, когда все знали о   неэффективности и   лжи властей и   о   пустоте официального дискурса, но   считали это вполне нормальным. Согласно Кертису, капиталистическое общество, включая Россию, сегодня как раз перешло в   состояние гипернормализации, когда границы между фактом и   вымыслом максимально стираются, о   коррупции власть имущих известно всем и   каждому, но   это воспринимается как норма. Характерно, что в   качестве синонима «гипернормализации» выступает слово «постправда», которое спустя несколько недель после выхода фильма   стало словом года   по   версии Оксфордского словаря.

«Постправда» против истеблишмента

О   «постправде» активно заговорили после   победы Дональда Трампа   на   выборах в   США и   июньского   «Брексита», хотя самому слову уже более двух десятков лет.

Пострправда   — обстоятельства, при которых объективные факты имеют меньшее влияние на   общественное мнение, чем апелляции к   эмоциям и   личным убеждениям (Оксфордский словарь)

Политика в   режиме post-truth   — это подмена фактов фейками, часто спекуляция на   самых низменных эмоциях и   отказ играть по   правилам. Таким образом, «постправда»   — это и   про Трампа, и   про «Брексит», и   про Путина, и   про всех остальных, кто открыто бросает вызов политическому истеблишменту и   экспертному знанию. Россия, с   богатым опытом распространения дезинформации и   агрессивной медиариторики, в   данном случае оказывается в   авангарде такой политики. Интересно, что одним из   архитекторов гипернормализации Кертис называет Владислава Суркова, что лишний раз указывает на   схожесть методов западной «постправды» и   российской пропаганды. Однако до   конца неясно то, о   какой именно «правде» идет здесь речь.

О   том, что truth в   понятии post-truth отсылает ко   вполне определенному политическому дискурсу, говорит четкая граница между фактом и   эмоцией. Современная либеральная мысль, включая классиков   Джона Ролза   и   Юргена Хабермаса, отвергает эмоциональную составляющую политики, взамен фокусируясь на   идее максимально рационализированной дискуссии, основанной на   внимании к   фактам и   разумным доводам. Проще говоря, политика не   место для эмоций. Однако поставить галочку в   бюллетене   — это часто не   рациональный, а   эмоционально окрашенный акт, о   чем давно говорит один из   главных критиков Хабермаса бельгийский философ Шанталь Муфф.

В   конечном счете именно пренебрежение эмоциональным и   перформативным аспектами сыграло с   истеблишментом злую шутку. Обличая лицемерие западных элит и   используя прямолинейную риторику, что Трамп, что Путин создают образ аутентичных, лишенных притворства личностей, при этом не   прекращая тасовать факты и   вымыслы. В   этой черно-белой картине мира западный истеблишмент предстает сборищем технократов, потерявшим всякую связь с   народом и   не   имеющим ни   малейшего понятия о   том, что этот народ чувствует. Если заменить «истеблишмент» на   «московский либерал», то   такая картина приобретет более знакомые черты.

С   упомянутой выше характеристикой соглашаются как правые, так и   левые. Культ больших данных и   сухих фактов и   вера в   то, что простой доступ к   информации моментально ведет к   познанию и   верной интерпретации, были важными мотивами в   кампании Клинтон. Ее   штаб активно использовал сложный алгоритм Ada, названный в   честь женщины-математика   Ады Лавлейс. 400 тысяч раз в   день программа симулировала предвыборную гонку и   даже сообщала, в   какой именно город Клинтон необходимо посетить с   агитационной речью. Но   алгоритм оказался   не   столь надежен, а   факты вроде неуплаты Трампом налогов не   возымели никакого воздействия на   умы жителей Среднего Запада.

Медиатеоретик Натан Юргенсен назвал такой подход   factiness, то   есть апелляцией к   голым и   разрозненным фактам, не   позволяющей увидеть более полную картину происходящего,   — то, что от   неконтролируемой глобализации и   социального неравенства устали очень многие.

Информационные пузыри онлайн и   офлайн

Отдельного внимания заслуживает фактор соцсетей, который, согласно точке зрения медиаэлит, стал ключевым в   политике «постправды». Сразу после выборов в   США на   фейсбук обрушился шквал критики, сводящейся к   тезису о   том, что победу Трампа предопределили так называемые информационные пузыри и   потоки фейковых новостей.

Пузыри   — порождение алгоритмов фейсбука, которые структурируют ленту особым образом. В   итоге пользователи видят только тот контент, который согласовывается с   его уже сформированными убеждениями. В   июне алгоритм фейсбука скорректировали, чтобы в   ленте стало отображаться еще больше постов от   друзей и   родственников   — в   ущерб информации от   других каналов в   том числе и   медиа. Интересно, что примерно в   то   же время у   постов с   фейковыми новостями, над которыми ради прибыльных кликов работают   как американские взрослые, так и   македонские тинейджеры, начала расти вовлеченность, и   перед самыми выборами по   популярности они перегнали проверенные новости.

Кроме того, популярность Трампа в   фейсбуке   — часто результат деятельности   клик-ферм, расположенных в   Бангладеш или на   Филиппинах   — и   даже не   на   территоррии   США. Таким образом работники клик-ферм играют роль   ольгинских троллей   наоборот.

Когда о   проблеме информационных пузырей и   фейковых новостей заговорили, Марк Цукерберг отказался ее   признавать, что не   делает ему чести. Колумнист The New York Times Зейнеп Туфекчи права, когда   говорит, что компания должна поменять свои алгоритмы и   активнее бороться с   фейковым контентом (например, снова нанимая редакторов), приводя в   пример Мьянму, где, по   некоторым данным, потоки дезинформации способствовали нарастанию этнического напряжения. С   другой стороны, многочисленные заявления, что это именно фейсбук сделал Трампа президентом, являются в   лучшем случае преувеличением. Новости в   этой соцсети потребляют только   44% американских избирателей, и   если медиа и   политический истеблишмент утратили доверие одной части населения, то   в   этом виноват не   Цукерберг. Пять лет назад те   же самые медиа точно так   же преувеличивали роль соцсетей в   событиях   «арабской весны», только в   восторженных тонах.

Информационные пузыри в   сети сложно представить без тех   же пузырей офлайн или того, что медиатеоретик Венди Чан называет обратной связью между цифровой и   физической сегрегацией. В   этом смысле, например, московский либеральный фейсбук мало чем отличается от   нью-йоркского, слабо понимающего настроения и   мотивы рядового жителя Канзаса. Довольно глупо отрицать, что классовые и   географические различия между различными социальными группами напрямую влияют на   онлайн-активность и   выбор подписок.

«Постправда» и   эмоциональная политика

Критика понятия «постправда» не   означает, что Цукерберг во   всем прав, а   глобальное потепление придумали китайцы, как утверждает новый президент   США. Скорее это критика догм, составляющих каркас либерального (точнее, неолиберального) медийного дискурса, существующего в   своем собственном информационном пузыре. Отнюдь не   случайно, что такие авторитетные издания, как The New York Times и   The Guardian обвиняли в   отрицании фактов не   только правых в   лице Трампа и   Бориса Джонсона, но   и   левых   — Берни Сандерса и   лидера лейбористов Джереми Корбина. Как результат многие теперь уверены, что Сандерс был   бы более удачливым кандидатом, в   то   время как Корбин, несмотря на   всю критику, со   впечатляющим отрывом выиграл внутрипартийную гонку.

Между тем фейсбук уже пообещал   бороться с   фейковыми новостями, хотя никто не   может быть уверен, что компания изменит свои алгоритмы для борьбы с   информационными пузырями. Но   наивно думать, что если информационные пузыри лопнут, то   все моментально прозреют, отбросят приставку «пост» и   вернутся к   «правде». Нельзя недооценивать значение как позитивных, так и   негативных эмоций в   политической жизни, а   также вполне реальных последствий глобализации и   роста социального неравенства.

Как верно заметила исследователь интернета Кейт Кроуфорд, сухой анализ больших данных не   способен отразить всю сложность социума и   политики. Понятие «постправды» в   итоге оказывается симптомом возвращения политической и   идеологической борьбы, которая включает в   свой арсенал как факты, так и   эмоциональное ими манипулирование. Правый популизм, главными фигурами которого теперь является трио из   Путина, Трампа и   Ле   Пен, научился находить эмоциональный отклик, соединяя риторику национализма и   социальной справедливости. И   тем более странно, что об   эмоциональной составляющей политики забыли те, кто еще восемь лет назад голосовал за   кандидата, чьи главным лозунгом было простое и   всем   понятное слово «надежда».

Источник