Джoрдж Сaрлo вклaдывaeт дeньги в исслeдoвaниe вoпрoсa o тoм, кaк нaркoтики врoдe вoлшeбныx грибoв мoгут пoмoчь людям спрaвляться с тaкими псиxoлoгичeскими трaвмaми, кaк у нeгo сaмoгo.

———————-<cut>———————-

В глубинe мeксикaнскиx джунглeй, в дeрeвнe нaстoлькo oтдaлённoй, чтo пoпaсть в нeё мoжнo тoлькo нa лoдкe, 74-лeтний вeнчурный инвeстoр Джoрдж Сaрлo ждaл встречи с отцом.

Дело было осенью 2012 года, и Сарло знал, что его искания кажутся абсурдными. В конце концов, его отца уже несколько десятилетий не было в живых, и у него не было никакой связи с этим регионом дождевых лесов и пляжей и его коренными народами. Наблюдая за тем, как шаман готовит церемониальную чашу горькой коричневой аяуаски, финансист поверить не мог, что согласился проглотить это тошнотворное психоделическое варево во второй раз.

Однако он 12 часов добирался – на самолёте, на лодке и, наконец, пешком – в это первозданное место, на свежепостроенную деревянную площадку без стен, похожую на беседку. Он рассказал о своих намерениях на сеансе групповой терапии в процессе подготовки; он питался по особому, умеренному рациону и даже приостановил приём других препаратов.

Он также доверился другу, доктору Габору Мате, выходцу из Венгрии, также пережившему Холокост, который руководил терапией и организовал поездку. Возможно, лучше всего Мате известен своей книгой, «In the Realm of Hungry Ghosts» («В царстве голодных призраков»), которая рассказывает о его работе с пережившими сильные травмы инъекционными наркоманами в Ванкувере. Он предлагает психоделическую терапию лицам, пережившим травмы, с 2008 года, когда он узнал о потенциале аяуаски.

Шаман также убедил Сарло в том, что в это время, когда в Мексике – День мёртвых, который празднуется с Хэллоуина по 2 ноября, – занавес между мирами будет тоньше. Пережив испытание прошлой ночью – со всей рвотой и видениями с солдатами в коричневых тонах, – он решил, что едва ли что-то потеряет, если попробует снова и понадеется, что на этот раз ему явится отец и в пережитом появится какой-то смысл.

Хотя употребление аяуаски в мексиканских джунглях, возможно, и усложняет картину, Джордж Сарло во многих отношениях воплощает собой американскую мечту. Собственно говоря, его история разбогатевшего нищего беженца является одним из почти трёх дюжин примеров в новой онлайн-экспозиции о том, как становятся американцами, в Национальном музее американской истории Смитсоновского института в Вашингтоне. Будучи сооснователем компании Walden Venture Capital, основанию которой он поспособствовал в 1974 году и которая в настоящее время управляет капиталом в 107 миллионов долларов, он занимался инвестированием миллиардов долларов.

Благодаря его увлечению филантропией появилась гуманитарная премия его имени в Международном комитете спасения, две именные программы в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, а также был профинансирован Immigrant Point Lookout, прекрасное место в красивом общественном парке – Пресидио, что в Сан-Франциско, рядом с мостом Золотые Ворота.

Неподалёку также находится его собственный особняк 1920-х годов с открывающимся видом на залив и мост. В этом районе живёт миллиардер из Salesforce Марк Бениофф; через дорогу находится бывшее жилище Робина Уильямса.

Завидев, как у меня отвисла челюсть от красоты этого места, Сарло, стройный человек с напряжёнными голубыми глазами, бесовски улыбается и говорит: «Неплохо для беженца, а?»

Он выводит меня на широкую террасу, с которой я вижу утёсы, пляж, сёрферов, а в туманной дали – непаханые земли округа Марин и гору Тамалпаис. Это совершенно не похоже на дом с земляным полом, принадлежавший его бабке с дедом, в Уйфехерто, Венгрия, и на скромную квартирку его родителей – клерка с текстильной фабрики и швеи – в Будапеште.

Впрочем, до недавнего времени Сарло не мог в полной мере наслаждаться материальными радостями своего богатства, вроде гонок на парусных яхтах и загородного дома с собственным виноградником в округе Марин. Не мог он оценить и более глубинные утехи друзей, любви или семьи. «Мне вспоминается немного случаев, когда я смотрела на него и чувствовала, что он рад», – говорит его дочь Габриэль, которой сейчас 50 лет.

Значительную часть своей жизни Сарло страдал от одной из самых жестоких пыток депрессии – ангедонии, или неспособности ощущать удовольствие. Ангедония коварно выкачивает радость из ранее приятных социальных взаимодействий и впечатлений, а также, что ещё хуже, заменяет её скукой, ужасом или дурным предчувствием.

Собственно, впервые Сарло осознал, что, возможно, страдает депрессией, когда обе его дочери, будучи подростками, пожаловались на его вечное недовольство. «Они спрашивали: «Папа, как это у тебя так получается – вообще не веселиться? Ты никогда не смеёшься», – вспоминает он. За помощью он, наконец, обратился, когда начал ловить себя на рыданиях без определённой причины, – а затем начал путешествие, которое в итоге заведёт его в такие места, которых, как ему казалось, невозможно достичь.

Сейчас в Америке на каждом шагу свидетельства психоделического ренессанса. МДМА (лучше всего известный как экстази или – в последнее время – «Молли») вскоре вступит в третью фазу клинических испытаний по лечению посттравматического стрессового расстройства, а это значит, что он может получить одобрение FDA и оказаться на рынке уже в 2021 году. Псилоцибин, действующее вещество в волшебных грибах, находится на аналогичном этапе, и исследования указывают на то, что он может быть полезен при тревожности и депрессии, связанных с раком, а также при отказе от курения.

Кетамин – клубный наркотик, он же «Особый К» – уже широко используется при хронической депрессии, пройдя серию испытаний, которые показали, что он может действовать быстро, в отличие от существующих антидепрессантов, которые нередко оказывают некое воздействие спустя несколько недель.

Тем временем, опрос, проведённый в этом месяце YouGov, обнаружил, что почти две трети взрослых американцев лично были бы готовы попробовать МДМА, кетамин или псилоцибин, если бы было доказано, что они безопасны для лечения их заболеваний. А в апреле научную конференцию, посвящённую исследованиям о наркотиках, вызывающих видения, а также обеспечивающих внетелесный и трансцендентный опыт, к примеру, аяуаске, псилоцибине и ЛСД, посетило более 3000 человек – в том числе Том Инсел, бывший директор Национального института психического здоровья.

Две широко обсуждавшиеся новые книги – «A Really Good Day: How Microdosing Made a Mega Difference in My Mood, My Marriage and My Life» («Очень хороший день: как микродозировки привели к мегаизменениям в моём настроении, моём браке и моей жизни») Эйлет Уолдман и «Stealing Fire: How Silicon Valley, the Navy SEALs, and Maverick Scientists Are Revolutionizing the Way We Live and Work» («Украсть огонь: как Кремниевая долина, «морские котики» и учёные-вольнодумцы переворачивают с ног на голову нашу жизнь и работу») Стивена Котлера и Джейми Уила – расхваливают благотворное воздействие этих веществ на всё от депрессии и ПТСР до улучшения креативности и производительности.

«Микродозировка», или приём этих наркотиков в настолько малых количествах, что они не приводят к заметным изменениям сознания, вошла в моду в Кремниевой долине и за её пределами. Психоделическое возрождение настолько распространилось в культуре, что к тренду присоединился даже New Yorker, опубликовавший остроумный материал об употреблении аяуаски бруклинскими хипстерами.

Сарло – одна из ключевых сил, находящихся за кулисами этой революции: он финансирует исследования, а также соединяет различных экспертов друг с другом и ресурсами, нужными им, дабы двигать свою работу вперёд. «Он – связующее звено, – говорит доктор Мате. – Он важен и в том плане, что даёт пожертвования и влияет на ситуацию, и в том, что его дом немного смахивает на центр обмена информацией».

По словам Вики Дулай, управляющей Compassion for Addiction, одной из благотворительных организаций Сарло, он на данный момент пожертвовал на психоделические исследования почти два миллиона долларов – существенную сумму, учитывая то, что финансировать исследования, нужные для вывода этих веществ на рынок, не готовы ни государство, ни крупные фармацевтические компании.

«Он привносит особенное чутьё», – объясняет Боб Джесси, бывший топ-менеджер Oracle, ныне являющийся членом правления Института Юсоны, некоммерческой организации, занимающейся тем, чем обычно занимаются фармацевтические компании; в данном случае это – финансирование и спонсирование испытаний псилоцибина, а также управление ими с целью поставок на рынок в том случае, если некая версия этого препарата действительно получит одобрение.

Джесси объясняет: «В успешном венчурном инвесторе есть некая чувствительность. Нужно находить хорошие секторы и проекты, которые сработают, в то время как множество людей озвучивает вам идеи, которые, вероятно, не сработают. Кроме того, Джордж предлагает свою склонность к финансированию партнёрств». Сарло отдал Институту 100 000 долларов.

В целом основной целью Сарло является поддержка исследований этих лекарств и нахождение способов снятия отрицательных стереотипов, связанных с ними, чтобы их в конце концов стало возможно употреблять легально, эффективно и безопасно в подходящих контекстах.

«Для меня важнее всего найти некоторые из критических точек, – говорит Сарло. – Есть возможности, при которых относительно небольшие суммы денег и объёмы сил могут оказать огромное влияние. Вот этого я, собственно, и ищу. Я надеюсь, что смогу потратить все свои деньги, но возможностей у меня недостаточно».

Из-за столкновения между наукой и духовностью, которое неизбежно возникает в психоделическом мире, – и политических обстоятельств, вызвавших отрицательную реакцию на наркотики в 1960-х и 70-х годах, – это нелёгкое предприятие, даже для человека с таким сказочным богатством. В эпоху Дональда Трампа и генерального прокурора Джефферсона Сешнса ощущается страх перед возвращением в тёмные времена характерной для войны с наркотиками демонизации всех незаконных в настоящее время психоактивных веществ.

Во время второго опыта с аяуаской видения увели Сарло далеко от влажного дождевого леса. В этот раз он перенёсся в место, смахивавшее на заснеженное поле на краю зимнего леса. Статуями стояли похожие на скелетов мужчины, застывшие в походном строю. На некоторых ещё были остатки полосатой формы узников, указывавшие на то, что это – евреи, призванные для поддержки фашистов во Второй мировой войне.

«Они полностью покрыты снегом, только один скелет торчит, и я почему-то знаю, что это мой отец», – рассказывает он мне.

Предполагается, что внутри мозга Сарло наркотик под названием ДМТ достиг рецепторов, на которые он нацелен и которые обычно заняты нейромедиатором серотонином, принимающим участие в регулировании настроения и ощущений. Как и классические психоделики ЛСД и псилоцибин, ДМТ действует на один конкретный рецептор серотонина, известный как 5HT2A, который, как считается, отвечает за вызываемое этим наркотиком расширение сознания.

Аяуаска – это мощная смесь, в которую входят частицы ползучего растения Banisteriopsis caapi, сваренные вместе либо с листьями Psychotria viridis (чакруны), либо листьями растения Diplopterys cabrerana (чалипонга). Сам по себе каждый из ингредиентов не является сильно психоактивным. Однако когда их варят вместе, ингибитор ферментации в «лиане души» позволяет ДМТ из листьев производить глубокие изменения в сознании.

Это варево тысячелетиями использовали народы Южной Америки, а внимание западной науки к нему привлёк этноботаник Ричард Шультес. Впервые американские битники и исследователи психоделики узнали о нём под другим названием – яхе – из написанных в 1963 году «Писем яхе» Уильяма Берроуза и Аллена Гинзберга.

Сарло в последний раз видел своего отца всего в четыре года, в 1942 году. Он помнит последний день, который провёл с ним. Его папа побледнел у него на глазах, прочитав телеграмму, сообщившую ему о том, что его призовут в армию. Но на следующее утро Сарло-старший, выходя из дверей, даже не разбудил сына для прощального поцелуя. «Я думал, что он не вернулся из-за того, что я был плохим мальчиком, – вспоминает его сын. – Вот что я носил с собой».

Кайфуя в Мексике и ощущая рядом с собой некую сущность на том замёрзшем поле в Европе, которая, как он знал интуитивно, является духом его отца, Сарло задал вопросы, с которыми мучился много лет. Первый: «Почему ты не попрощался?» Он утверждает, что слышал, как знакомый голос ответил: «Я не хотел тебя будить. Я думал, что вернусь в тот же день. Я был известен своим недюжинным умом. Я думал: «Я смогу из этого выбраться».

Затем, говорит Сарло: «Я задаю самый главный вопрос: «Ты меня любил?» Его отец указал на скелет, который торчал заметнее всего; рот у него был открыт, как будто для того, чтобы что-то сказать. И он произнёс: «Посмотри на меня. Это мой последний вдох, а с последним вдохом я благословил тебя и пообещал хранить тебя всю твою жизнь».

После этого «взаимодействия» внезапно начали растворяться и исчезать годы боли. Бремя ощущения безотцовщины, недостойности и непривлекательности; страх, довлевший над его детством еврейского мальчика в оккупированной нацистами Венгрии, когда каждый день приносил новые ограничения, страшный голод, столпотворения. Бомба, которая упала во двор, но не взорвалась; случай, когда он спрятался под пальто какого-то мужчины в поезде и увидел, как чудом проскользнул мимо него штык солдата, не нанеся ему повреждений и не вызвав у него крика.

Начали исчезать десятилетия накопившейся травмы и депрессии. «Я почувствовал себя слабым. Я почувствовал себя легче. Я почувствовал облегчение. Не могу сказать, что я был счастлив, но я почувствовал себя хорошо», – говорит Сарло.

Ещё примечательнее то, что это преображение никуда не девалось за годы, прошедшие с того, первоначального опыта. «Он изменился в очень многих отношениях, – говорит его дочь Габби. – Он стал добрее, сострадательнее, стал лучше понимать других, стал более открытым. Он показался мне легче, и то, что произошло за следующие несколько лет в плане наших отношений, во многих смыслах было чудесно… Он превратился в человека, которого я всегда как бы надеялась увидеть в своём папе».

Психоделические исследования крайне противоречивы: прежде всего приём внутрь химического вещества, которое явно меняет определённые рецепторы во вполне физическом и материальном мозге человека, может обеспечить впечатление выхода за рамки времени, пространства, собственного тела – даже самой вселенной. Химическое вещество преображает не только мозг, но и разум.

Современная наука может изучать эти традиционные вещества с большой точностью. Но даже если вы лежите в томографе для фМРТ в окружении новейшей техники, кайфуя, более-менее адекватно может описать ваши ощущения лишь язык мистицизма и все эти туманные духовные скрепы, которые учёные-естественники часто называют «бредом».

Из-за этого люди, желающие совместить научное и шаманское, вынуждены отвечать на трудные вопросы – например, такие. Действительно ли Джордж Сарло встретился со своим отцом? И насколько вообще важна буквальная истина этих впечатлений?

Сарло, в свою очередь, говорит, что поначалу отчасти думал: «Хорошо, значит, это не шло у тебя из головы много лет. Это скапливало всю эту тоску у тебя в подсознании, а когда ты принял тот препарат, что-то открылось, и ты увидел и услышал то, что хотел увидеть и услышать».

«С другой стороны, я думал: «Есть какой-то мир за пределами того, что мы знаем».

Это побудило его изучать историю людей, занимавшихся рабским трудом в Венгрии, и то, как они, вероятно, умирали во время войны – и он не обнаружил ничего, что поставило бы под сомнение пережитый им сценарий. Его отец мог умереть именно так, как умер у него на глазах в видении; это не противоречило исторической правде. С другой стороны, замёрзнуть насмерть в североевропейском лесу, когда не дают подходящей еды или одежды, не особенно маловероятно.

«Это отличный вопрос, – говорит доктор Робин Кархарт-Харрис, возглавляющий психоделические исследования в Имперском колледже Лондона и изучавший лечение депрессии псилоцибином. – Он острый. Он всплывал во время нашего испытания, и он, по-видимому, всплывает у всех. Эти кажущиеся воспоминания представляются очень реальными».

Но, хотя медицина может с лёгкостью вводить новые психиатрические препараты, демонстрирующие эффективность в подтверждённых масштабах, ей гораздо труднее будет приспособить лекарства, из-за которых отдельным пациентам кажется, будто они пообщались с мёртвыми, открыли для себя загробный мир, а то и повстречались с Богом. Медицина и религия уже много раз были замечены в напряжённых взаимодействиях: для ввода лекарства в мейнстрим необходимы клинические испытания и чёткие меры прогресса, в противном случае страховщики и политики будут отметать психоделическую терапию как чистой воды шарлатанство.

Мате, пользующийся аяуаской в клинической работе там, где она легальна, говорит: «У людей бывают всевозможные видения. Меня вообще не волнует и не интересует их буквальное содержание – в отличие от их эмоционально-духовного посыла. Они выражают мощные истины, а моя работа состоит в том, чтобы помогать людям определять и объединять эти истины… В контексте работы мои убеждения значения не имеют».

Кархарт-Харрис соглашается с тем, что с терапевтической точки зрения реальность содержания видения не имеет такого уж большого значения. «Хотя я и не считаю, что он вышел за рамки времени и пространства, я всё же считаю, что это впечатление связано с разумом Джорджа, и я также считаю, что оно имеет смысл».

Если у кого-то формируется искренняя вера в жизнь после смерти в контексте исцеления от депрессии или травмы, добавляет Кархарт-Харрис, важнее всего – именно это выздоровление, а также его прочность и долговечность. Он объясняет: «На мой взгляд, это обладает эмоциональным значением и ценностью, которые мне не хотелось бы обесценивать. Но я точно так же не хотел бы утратить свою научную целостность, как бы подыгрывая этому опыту и говоря, будто он реален».

Марк Клейман, профессор общественной работы из Института Маррона в Нью-Йоркском университете и эксперт по наркополитике, не рассматривает психоделический опыт как «истину», хотя и говорит, что у наркотиков есть существенный потенциал. «Я всё ещё застрял в эпохе Просвещения, – говорит он. – Это важно». Иными словами, если многие американцы решительно настроены отвергать «фейковые новости» и «альтернативные факты», нам нужно отделять религиозные идеи от эмпирической реальности.

Однако Роланд Гриффитс, профессор психиатрии из Университета Джона Хопкинса, не столь уверен.

«Вы задаёте вопрос, на который не может быть ответа», – говорит мне он. В 2000 году Гриффитс, собственно, получил одобрение правительства США на проведение эпохального исследования опыта приёма псилоцибина здоровыми участниками, с которого и начался ренессанс исследований в этой области.

«Встреча с покойным родственником – вариант тайны того, что происходит после смерти», – говорит он, отмечая частоту таких сообщений при клинической смерти. Он признаёт, что редукционисты толкуют подобный опыт как психологическую реакцию, порождаемую мозгом, но на самом деле, говорит он, остаётся тайна сознания.

«Что мы вообще здесь делаем? Как у нас появилось сознание? Что на самом деле происходит, когда мы умираем? Мы не знаем. Не ведите себя так. Поэтому мне даже как учёному вполне спокойно говорить, что есть то, чего мы попросту не знаем. Я готов удовлетвориться этой тайной».

Ещё один важный и более практический вопрос связан с видениями и эмоциями под воздействием этих наркотиков, о которых сообщают люди. То есть действительно ли психологический опыт ощущения, как будто вы, к примеру, исцелили свои отношения с отцом, вызывает изменения в мозге, которые приводят к психологическому выздоровлению – или это просто побочный эффект фармакологических изменений в рецепторах мозга, в которых и заключается реальная разница?

Фармацевтическая индустрия и государственные органы вроде Национального института психического здоровья уверены, что это банальные побочные эффекты. Иными словами, они пытаются разработать новые препараты, обладающие долгосрочными целительными эффектами психоделиков без того испытания или мистического опыта, к которым обычно стремились люди, употреблявшие их в рекреационных целях.

К примеру, продолжаются исследования, нацеленные на разработку препарата, который будет снимать депрессию так же, как кетамин, но без внетелесного кайфа. (Успех в этом деле также возымеет благотворный финансовый эффект: будет создана продукция, которая – в отличие от существующих психоделиков – может быть запатентована.) Такие препараты испытывали Johnson & Johnson, Naurex и AstraZeneca.

Лайза Монтеггиа, профессор нейронауки из Юго-Западного медицинского центра Техасского университета в Далласе, исследовала механизм действия кетамина в борьбе с депрессией. Основываясь на собственном исследовании, она считает, что наркотические эффекты можно отделить от терапевтических. Правильная доза правильной субстанции в нужное время могла бы «сделать возможным создание стратегий лечения нейропсихиатрических расстройств без нежелательных побочных эффектов этих препаратов», – рассказывает она мне.

Однако многие из исследователей психоделики считают, что эта работа вряд ли принесёт плоды – и действительно, пока что кетаминоподобным субстанциям без наркотических эффектов не удалось надёжно превзойти плацебо.

Это указывает на то, что эмоциональный опыт, его психологическое содержание и то, как вы вкладываете смысл в кайф, может действительно иметь значение. Теперь несколько исследований показывает, что люди, переживающие наиболее напряжённые элементы «мистического» опыта во время психоделических сеансов, с большей вероятностью переживают положительные изменения.

Среди этих свойств – чувство «единства» с другими и вселенной, растворение тела («недвойственность»), чувство восхищения или святости, чувство преодоления границ времени и пространства, переживание большого покоя, блаженства и спокойствия, а также ошеломительное чувство того, что произошедшее имеет какой-то смысл и представляет некую глубокую истину.

К примеру, в исследовании, в рамках которого использовался псилоцибин, чтобы помочь участникам бросить курить, успех был тесно связан с наличием полноценного мистического опыта. В этом исследовании 80 процентов участников успешно бросили курить – этот показатель гораздо выше наблюдаемого при других методах.

Аналогичным образом исследования, посвящённые лечению псилоцибином тревожности и депрессии в связи с неизлечимым раком, также обнаружили тесную связь между переживанием этих мистических эмоций и долгосрочного снижения стресса. А исследование кетамина обнаружило, что более сильные «внетелесные» ощущения связаны с более высокими шансами на облегчение депрессии.

«Это теоретически возможно, но мне кажется маловероятным, – говорит Гриффитс о мысли об устранении «кайфа» из психоделической медицины. – Отчасти характер опыта, который получают люди, и то, как люди объясняют причины перемен в себе, связаны с их толкованием и значением этого опыта… так что огромным значением здесь обладает смыслообразование».

«На мой взгляд, здесь выдают желаемое за действительное», – соглашается Кархарт-Харрис. Однако он отмечает, что сообщения об улучшении настроения благодаря «микродозировке» всё же указывают на то, что без полноценного кайфа возможны по крайней мере некоторые изменения.

«На мой взгляд, самый важный фактор здесь таков: «Освобождается ли разум?» – добавляет он. – Даже в случае микродозировки и при более высоких дозах дело здесь только в ослаблении психических ограничений, а вместе с этим ослаблением… и повышенной возможности инсайта».

Собственно, одно из возможных объяснений механизма работы этих препаратов могло бы соединить психологию этого опыта с данными нейронауки об изменениях в рецепторах. Идея состоит в том, что изменения в рецепторах временно дают возможность сознательного доступа к части того, что можно назвать «операционной системой» (ОС) мозга, которая обычно недоступна.

В эту часть ОС входят идеи и убеждения, которые мы приняли в детстве, чтобы как-то понять мир, и которые структурируют то, как мы переживаем всё дальнейшее. Если эти убеждения вредны – быть может, возникли вследствие травмы или искажены как-то иначе, – доступ к ним во время видения может поспособствовать такому их объединению и обновлению, которое приводит к долгосрочным изменениям.

К середине 1960-х годов об одном только ЛСД было опубликовано более 1000 работ, а затем рост уровня употребления наркотиков в рекреационных целях среди хиппи спровоцировал всемирную панику и международный запрет. Хотя многие из этих данных и не соответствуют стандартам, используемым сегодня, они всё же обнадёживали, указывая на то, что психоделическая терапия в перспективе может давать долговременные положительные результаты людям, страдающим алкоголизмом и другими зависимостями, а также тревожностью в связи с раком.

Крайне важно то, что нынешние исследования указывают на то, что страхи, связанные с долговременным вредом классических галлюциногенов вроде ЛСД и псилоцибина, преувеличены и связаны с применением ненадлежащих доз в неконтролируемых условиях без тщательной подготовки и поддержки в процессе и после окончания приёма.

«Риски, разумеется, есть, и важно свести эти риски к минимуму, – говорит Гриффитс. – Но они не так губительны и не так распространены, как можно было бы себе представить, основываясь на освещении в СМИ и образах в культуре, появившихся в 1960-х годах».

Многие люди боятся, что увидят ад, а не рай – вернутся с не ощущением благосклонности и доброты вселенной, а потрясённые встречей с воющей экзистенциальной пустотой, в которой жизнь бесцельна, а судьба жестока. Провоцирование такого опыта, особенно при работе с умирающими людьми, вызывало опасения у самого Гриффитса. «Я испытывал огромный страх», –говорит он, несмотря на положительные сообщения в более ранней литературе.

Депрессия и тревожность из-за надвигающейся смерти может показаться основой для такого неприятного прихода – или того, что исследователи предпочитают называть «сложным опытом».

«Можно подумать, будто люди, страдающие угрожающим жизни раком, были бы сильно настроены на это, но на самом деле у пациентов в рамках нашего исследования часто получался глубоко осмысленный опыт, связь и единение, – говорит Гриффитс и добавляет: – Это – ещё одна тайна». Хотя многие участники исследования временно испытывают страх и даже ужас, о неких долговременных проблемах, как утверждает Гриффитс, сообщило менее 1 процента, а проблемы, о которых сообщалось, не были серьёзными.

Тем не менее, исследователи и сторонники вроде Сарло признают, что важно не давать шумихе и надежде брать верх над данными. В конце концов, мощная отрицательная культурная реакция вроде той, которая покончила практически со всеми исследованиями этих веществ на несколько десятилетий, возможна всегда, как чётко показывает история американской наркополитики и психиатрии.

«Каждый новый способ лечения в истории психиатрии уже не одну тысячу лет поначалу очень преуспевает, а затем не особенно преуспевает – объясняет доктор Аллен Фрэнсис, почётный профессор Университета Дьюка, возглавивший рабочую группу DSM-IV, занимавшуюся категоризацией диагнозов в психиатрии в 1990-е годы.

«Изначальная шумиха всегда будет преувеличивать потенциальную пользу и сводить к минимуму вполне реальные риски, – говорит он. – Разумеется, достаточно заманчиво провести тщательные исследования» начавших появляться данных о психоделической медицине, добавляет он, а затем предупреждает: то, что хорошо работает в маленьких отборных выборках, может также нанести серьёзный вред в случае неправильного применения более крупной, не подвергающейся наблюдению группой. Особенно его тревожит то, что кетамин уже широко используется для лечения депрессии, без более крупных, длительных и качественных испытаний с многократным применением.

Сарло, в свою очередь, хочет помочь другим людям найти облегчение, которое он испытал. Он реалистично воспринимает преимущества, которыми пользуется, а также важность терапевтического контекста и возможности включить инсайт в обычную жизнь для эффективности этих препаратов. Тем не менее, его история поднимает вопрос: если скептично настроенный венчурный инвестор с дипломом инженера-электрика может преодолеть десятилетия связанной с Холокостом травмы, осторожно применяя эти лекарства, каким ещё действием они могут обладать?

Для предотвращения вреда или отрицательной реакции крайне необходимы тщательное научное изучение и осторожность. Однако в наши дни потребность в лекарствах, способных ослабить эгоизм и довести до максимума эмпатию и доброту, как никогда остра.

«На мой взгляд, психоделику следует рассматривать как своего рода «преобразовательную медицину», – говорит Сарло. – У неё действительно есть возможность изменить мир».